9 мая 2012 года

Пополним летопись войны

История нашей страны богата славными датами, блестящими страницами героизма русского народа в борьбе за независимость Отечества. Одной из них является Великая Отечественная война.
К огромному сожалению все меньше остается живых свидетелей этого грозного времени. Тем ценнее для нас воспоминания ветеранов, прошедших через огненное горнило войны.
Наши земляки с честью воевали на разных фронтах, но одинаково страстно желали победы и приближали ее.
С гордостью и благодарностью внимаем рассказам седых ветеранов.

Бухановская Татьяна Михайловна
Звягинцева Таиса Ивановна
Любченко Михаил Степанович
Михайленко Анна Васильевна
Никитин Семен Никифорович
Пахомова Анна Матвеевна
Сергеев Макар Григорьевич

АННА МАТВЕЕВНА ПАХОМОВА (РЕЗВАНОВА):

- Вышло так, что в начале войны была мобилизована вся наша семья: папа, Матвей Тихонович Пахомов, ушел на боевой фронт по первому же призыву, мама - на трудовой; она, как и все колхозники, рано уходила на работу и поздно возвращалась уставшая, забыв, что такое отдых. Старшая сестра Рая, ей было тогда 15 лет, оставила школу и тоже пошла трудиться в колхоз. Мама боялась оставить меня, семилетнюю девчушку, одну, поэтому я тоже оказалась на посильном «трудовом фронте»: мыла полы в конторке, подкладывала в печь дрова и тем самым помогала бригадному повару, а во время уборки хлеба собирала колоски.

Но трудней всего для Ани было носить воду колхозницам, изнывавшим в поле от жажды. Немало пролито тогда детских слез, но так, чтобы никто из взрослых их не видел. Ведь малыши были в суровое лихолетье не детьми, а, как их тогда называли, трудягами, работничками. В свои 8 лет Аня была уже помощницей повара, носила обеды механизаторам на полевой стан. Не обходилось без приключений, при воспоминании о которых на ее глаза набегают слезы. Вот одно из них. «Несу ужин комбайнеру и его помощнику в поле, впереди - на небольшом расстоянии, пробегают крупные собаки. Не испугалась их, иду спокойно. Догоняет на конной телеге колхозник дядя Семён Степаненко.
- А ты знаешь, дочка, что это не собаки, а волки?
-Волки?!
Вот, оказывается, почему он торопился вслед: боялся, что хищники меня разорвут. Я поехала с ним на телеге. Поднялся сильный ветер, ярко засверкала молния и ударил гром, на землю обрушился ливень с градом. Лошади испугались, пустились вскачь, и мы еле удержались. Они врезались в лесополосу и остановились. Мы от града спрятались под телегу. И тут я дала волю слезам: как же уставшие люди останутся без ужина? Дядя Семён успокоил:
- Поеду к комбайнеру и расскажу, что случилось.
Нужно было возвращаться в бригаду, а это-два с половиной километра. В сгустившихся сумерках наощупь собрала спелых абрикосов, иду и радуюсь: завтра наварим компота, угостим колхозников. Но что такое? В бригаде переполох: сестра и ее подруги плачут, ребята разбрелись по полю. Оказывается, ищут меня и уже потеряли надежду, что я жива. Слышу чей-то радостный голос: «Да вон она, сама идет!».
Не раз попадала и в другие сложные ситуации. Мама, однако, излишне не опекала меня, малолетку, а подбадривая, говорила: «Ты уже большая и должна помогать мне и сестре». Сама она обладала немалым женским мужеством, и оно помогало устоять ей в страшной трагедии, обрушившейся на нашу семью: в Харьковской области погиб муж и отец. Мама уходила по вечерам на огород и там плакала, чтобы мы, дочери, не видели ее слез. Иногда и засыпала там, обессилев от свалившегося горя. Спасибо соседям - они успокаивали маму: «Крепись. Не у одной же тебя такая беда. Береги детей». Все женщины тогда помогали фронту. Мама тоже вязала носки и варежки, готовила подушки для красноармейцев. Страшно вспоминать о приходе фашистов. Многие люди прятались в погребах. Но разве спасешься там от смерти? У наших знакомых они застрелили в подвале девочку, брат ее подорвался потом на мине. Когда заболела сестра Рая, я за ней ухаживала как могла. Как-то, к нашему ужасу, заходит в комнату фашист. Я в это время стояла у кровати больной, и он так отшвырнул меня, что я кубарем отлетела далеко прочь. Слава Богу, сестру не тронул. А мою подругу родители прятали каждый день, потому что оккупанты ее чуть не расстреляли: у нее были волнистые волосы, и девочку причислили к евреям.
Можете представить, как жутко было смотреть на взрослых этой национальности и их детей, вообще на жителей нашего и окрестных сел, которых фашисты везли и вели на расстрел. Наш огород был неподалеку от южной балки за Белой Глиной, где и творилась чудовищная расправа. К балке в сторону Новопавловки примыкала лесополоса, и она была полна могил. Мы ходили на огород, и мама каждый раз не могла сдерживать слезы, а я своим детским умом мучилась над вопросом: за что же от рук палачей гибнут невинные люди, а тем более их дети?
После освобождения села продолжался мой «трудовой фронт»: каждое лето работала в колхозе, была няней и воспитателем одновременно, потом выращивала птицу, очищала зимой железнодорожные пути, обустраивала вместе с другими ребятами и девчонками полевой стан бригады, пришлось быть даже грузчиком. Нелегко было тогда выйти из колхоза, но я все же смогла, поступила на работу лаборантом в среднюю школу № 9, стала заочницей Ейского педучилища по специальности «физвоспитание». На многие годы связала свою трудовую жизнь с этой школой и детьми, даже несколько лет проработала в спецдетдоме, откуда ушла на пенсию. И благодарна судьбе зато, что она, проведя через великие трудности в годы войны, потом дала мне возможность заниматься любимым делом - в мирное время воспитывать детей, заботиться об их физическом и нравственном здоровье.

ТАИСА ИВАНОВНА ЗВЯГИНЦЕВА (ЛОСКУТОВА):

- Я с детства увлекалась песнями. Во время оккупации мои любимые патефонные пластинки с записью голосов знаменитых певцов спрятали на чердаке, и фрицы их не нашли... На рынке вместо хлеба купила гитару. Боялась, что мама отругает за это, но она взяла мою покупку, уловила мелодию и запела. Да так увлеченно, красивым голосом, что я сидела рядом очарованная, внимательно следила за ее пальцами, чтобы запомнить, какую струну и как нужно трогать.

Ни об одном белоглинце я не слышал мнений больше, чем о Таисе Ивановне Лоскутовой. Флегматичные люди старшего поколения подоброму (со злом нельзя - себе же во вред) завидуют: «В свои три четверти века она будто на крыльях летает, со сцены не сходит, где концерт какой - Таиса там: и первый голос ее, и в пляску пуститься горазда. Знать, в сорочке родилась, горя горького не изведала...». Нет, и родилась такой же, как миллионы других детей, и невзгод на пути встретила немало. Просто в силу холерического темперамента "И большой жажды жизни не склоняется перед возрастом и трудностями. А если Бог дал хороший голос, так почему же прятать его? Пусть он звучит, покуда в нем есть сила и красота. И в житейской скорлупе стоит ли закрываться, коль душа несется на простор, к людям?!
- Перед войной мы, Звягинцевы, жили в поселке Пашковский города Краснодара, - вспоминает Таиса Ивановна. - Мама была портнихой, мастером «золотые руки», папа - ветфельдшер; нас, детей, трое: я, брат Николай и старшая сестра Раиса. Казалось бы, счастье - надолго. Но оно покинуло нас, как и миллионы других семей, в самом начале войны. В первые-же ее дни проводили на фронт папу. И начались мучительные ожидания солдатского письма. Но однажды... Мы с братом сидели на печке, бабушка и сестра - за столом. Все ожидали, когда придет с дежурства мама, работавшая в госпитале. Она пришла довольная, что день прошел спокойно, выложила на стол свою еду, сбереженную для нас, детей. Бабушка подала ей солдатский треугольник с незнакомым почерком. Мама открыла его, прочитала молча первые строки и вдруг содрогнулась в отчаянном крике, поникла в обморочном состоянии. Мы, испугавшись, заголосили: «Мама наша умирает!» И было отчего прийти всем в такое отчаяние - весть с фронта оказалась для семьи трагической: «Ваш муж и отец Иван Семенович, спасая раненых, пал смертью храбрых под Таганрогом, подорвавшись на мине». Так с ноября 1941 года мама стала инвалидом, вдовой в 29 лет, а мы безотцовщиной...
Как жить дальше в городе с тремя детьми на одну зарплату? А если и сюда, в Краснодар, придет враг? Вон как жмет в наступлении, госпиталь переполнен нашими ранеными бойцами... Тяжкие думы не выходили из головы Полины Филипповны в бессонные ночи. Наконец решилась: надо ехать в село Николаевское (ныне Красногвардейское), там у бабушки Матрены внукам будетлегче прокормиться. Открытый рабочий вагон видавшего виды поезда уносил их всё дальше от Краснодара. Станция Воронежская. Потом - через Кубань на лодке. И еще семь километров пешком. А у бабушки и без них тесно. Да куда денешься в жестокое, лихолетье! В одной комнате хаты - 12 человек, спали все на полу, расстелив солому. Отсюда и пошла Тая в первый класс. Ворвалась война и сюда. Загрохотали по селу танки со свастикой и мотоциклы. Эсэсовцы-головорезы с автоматами наперевес рассыпались по улицам. И будто вымерло Николаевское: смолкли голоса жителей, закрылись окна и двери. От страха все попрятались в подвалах и сараях. Но долго ли просидишь взаперти? Мало-помалу выходили люди из укрытий, и горько было видеть им, как в селе хозяйничали фашисты.
- Больше всего мы боялись за старшую сестру Раису: вон какой взрослой она стала. Вначале оккупанты ее, как и других сельских девчат, погнали рыть окопы. Потом разнеслась тревожная весть: молодежь скоро отправят в Германию. Сколько же печали пережили в нашей многолюдной семье в ожидании непоправимого?! Но Рая опередила драматическое событие: они с подругой ушли тайком из села, переплыли на больших древесных корягах Щитское водохранилище (ныне Краснодарское море), спрятались в лесу. Какова же была наша радость, когда сестра здоровой и невредимой вернулась в село, только что освобожденное Красной Армией!
В памяти у Таисы Ивановны и еще немало эпизодов той тревожной, предельно опасной жизни. Во дворе у бабушки Матрены лежали сосновые заготовки для пристройки ктесной хате. фашисты их распилили, перевезли к дому, где располагался штаб. Темной ночью детвора, человек десять, перенесла весь этот распил назад. Днем фрицы заметили пропажу, ворвались в хату, загорланили устрашающим голосом: «Киндер - капут!», облазили чердаки, подвал, сарай. Но никого не нашли, потому что кто-то из взрослых надоумил спрятать детвору на окраине села.
- Чувство страха испытала не только тогда, - опять возвращается в прошлое Таиса Ивановна. - На чердаке у нас были спрятаны мои любимые патефонные пластинки. К тому времени их собралось немало. Все песни, в том числе знаменитую «Катюшу», я знала, исполняла их своим детским голоском. Слава Богу, никто из фрицев пластинки не нашел.
Непогодам, а месяцам и даже дням взрослели дети войны. Вот и эти, чтоб не расстраивалась больная мама, взяли на себя немало домашних хлопот. Копали в огороде, сажали овощи, пропалывали грядки, носили воду... Ох уж эта вода! За ней нужно было пройти пять кварталов, рано утром занять очередь и долго ждать, пока тонкая струйка наполнит ведра. Потом на коромысле нести их домой, да так, чтобы не расплескать. Ходили за село в поле, собирали колоски, растирали их в ладошках, жевали зерна и запивали водой. Познали холод и голод, вкус «лепешек» из лебеды и цветков белой акации. В школу брали по кусочку соевого или подсолнечного жмыха (так называемые тогда сталинские шоколадки). После уроков на берегу Кубани собирали улиток.
И вот она, долгожданная весть: освобожден Краснодар! Быстрей, быстрей домой! Трудности в пути не в счет, зато радость возвращения безгранична, тем более дом уцелел и каждая комната излучает какое-то родное тепло. Старшая сестра уехала на учебу в текстильный техникум, младшие пошли в четвертый класс местной школы, Полина Филипповна принялась за свое любимое ремесло - шитье. Всю одежонку, что осталась от старшей дочки, искусно перешила на младшую; ей, окончившей четвертый класс на «отлично», приготовила к торжественному дню в честь окончания учебного года красивое платье «татьянка» из лоскутков матерчатых обложек книг, и девчушка в этом праздничном одеянии, но босиком, с большим букетом цветов прошла через весь школьный зал, чтобы получить первый документ - о начальном образовании и похвальный лист.
- Я с детства увлекалась песнями, - переходит Таиса Ивановна на свою любимую тему, - поэтому старательно коллекционировала патефонные пластинки с записью исполнения мастеров пения. Особенно полюбила за прекрасный голос народную артистку страны Лидию Русланову, сама напевала очень популярные тогда «Валенки». Патефон для меня был первым музыкальным инструментом, и все, что слышала тогда с его волшебных для меня дисков, старалась сразу же запомнить, перенять манеру исполнения. Лет через пять на рынке вместо хлеба купила гитару. Вот тогда и разучила песни «На Муромской дорожке», «Как на кладбище Митрофановском», под которую я плакала, и другие. Мама в те военные годы подарила мне 30 пластинок с песнями, научила их исполнять. И первыми моими слушателями были дети с нашей и ближайших улиц; мне особенно нравилось петь, когда я взбиралась на дерево - грушу. И чем выше, тем, мне казалось, лучше: голос звучит громче, несется далеко-далеко.
Так и стала песня духовной скрепой в судьбе этого человека на долгие годы, определила ее жизненный выбор - сферу культуры. Более 30 лет - заведующая отделом культуры райисполкома в Белой Глине, заслуженный работник культуры России - что, разве не о многом говорят эти факты?! Так что, часто слушая Таису Ивановну в составе различных ансамблей, нам остается по-доброму (именно по-доброму) позавидовать: нет, не ослабла и в таком возрасте духовная скрепа - животворящая песня.

СЕМЕН НИКИФОРОВИЧ НИКИТИН:

За два года до войны умерла мать, еще через два не стало отца. Так что мы, трое сирот (старшие брат, сестра и я) остались живы после двух лет оккупации и ожесточенных сражений в нашей местности благодаря великому женскому подвигу нашей второй матери (мачехи) - Никитиной Евдокии Тимофеевны. Да пусть орловская земля будет ей пухом. И сорок лет, прожитых здесь, в кубанском селе (отчего я по праву называю себя белоглинцем), не смогли изгладить в памяти те страшные эпизоды войны.

...Август 1943-го. Освобожден Орел. Потрепанные в обороне и отступлении фашистские дивизии, огрызаясь, пятились все дальше и дальше на запад. Срочно снимались тыловые службы оккупантов, а в деревнях и на всхолмленной местности их регулярные части вгрызались в землю, сосредоточивались на высотках, удобных для отражения атак наступавших советских войск. До деревушки все отчетливей доносились звуки канонады. Где то, уже за близким горизонтом, рвали землю, технику войны и сами человеческие тела свинцовые смерчи; по вечерам и безлунными ночами нижний край неба то и дело вспарывали всполохи огня, будто там накапливала силы летняя гроза, чтобы в одночасье охватить полнебосклона и загреметь со всем неистовством, прошить стрелами молний отягченные влагой тучи, чтобы они обрушились неукротимым ливнем. Но не само естество, после буйства которого природа нежится в состоянии покоя и благодати, а эта «неземная гроза» надвигается, чтобы покрыть поля и луга струпьями воронок, окопов и траншей; она повторяет свой след, оставленный осенью 1941-го, когда шла на восток, нацеливая свое острие на Тулу и Москву. И все же при всей. ее жестокости эту «грозу» теперь с нетерпением ожидали старики, женщины и дети, уставшие жить в двухлетней оккупации на грани каждодневной смерти.
- Быстрей бы наши пришли!.Сохрани нас, Господи, от супостата! - крестились они, прислушиваясь к раскатам орудийного грома. И он ударил так, что огненный вал прокатился по всей соседней, в полутора километрах, деревушке и не стихал всю ночь. Это дивизион «катюш» дал залп по сосредоточенной здесь боевой технике и живой силе противника. В чреве огня полыхали танки, пушки и машины, летели к праотцам души германских и румынских вояк, которые еще недавно рассчитывали закрепиться на новом рубеже и, в ожидании подкрепления, хоть на какое-то время сдержать натиск советских войск. Нет, не успели. И все же оставшиеся в живых и переброшенные с других участков обороны им на помощь силы оказали наступавшим яростное сопротивление на высоком холме, господствующем над местностью. До войны здесь поставили топографическую вышку, с которой в подзорную трубу ясным днем был виден Орел; высоту еще два года назад изрезали «морщинами» окопов и траншей, те успели зарасти бурьяном и мелким кустарником, так что теперь представляли удобную позицию для врага.
От холма до деревни-рукой подать: все окна хат глядели на него, в южную сторону, и тревожно звенели оставшиеся в них стекла, когда по высоте ударила артиллерия. Возьми она чуть севернее - и разметала бы хаты, а вместе с ними всех, кто затаился в погребах, «красных углах», осененных иконами, и за стенами сараев.
И нервы людей не выдержали. Подхватив детей и кое-что из подвернувшихся вещей, молодые и старые хлынули за деревню. Скорей не здравый рассудок, а в испуге пробужденный инстинкт самосохранения бросил этих людей на опасную открытую местность. Расчет был прост: пробежать эти сотни метров и скрыться в густых зарослях ивняка, на дне оврага. Вот он, этот овраг, глубоко разрезавший бурными вешними водами желтоватые пласты глинозема; там можно припасть воспаленными губами к прохладной родниковой воде, под естественной защитой переждать бой, что уже яростно гремел в двух километрах напротив.
Евдокия старалась не отставать от других. Молодость и материнская ответственность за детей придавали ей силы, но и они были на исходе. Четверо детей сковывали каждый ее шаг: младшие как уцепились за подол, так и не отпускали, старшие пасынок и падчерица бежали рядом; и все они сквозь слезы, охрипнув от плача, повторяли одни и те же слова, которые сейчас, в самые драматические минуты, заключали главное для их маленьких жизней: «Ой, мамочка, не бросай нас! Ой, мамочка, не бросай нас!..» Да разве она бросит?! Только бы самой не упасть. Вон и ноги уже подкашиваются и онемели руки, на которых узелок с наспех схваченной детской одежонкой и еще один ребенок, рожденный уже накануне войны.
И вдруг воздух над головами обезумевших людей разорвал на мелкие части леденящий сердца звук.
- Немецкая «рама»! - крикнул кто-то из стариков. - Ложись!
Падали в давно некошенное густое разнотравье, поплотней к земле, как бы ища в ней, тоже многострадальной, покоя и защиты. А он, фашистский стервятник, на бреющем полете, с душераздирающим звуком, парализующим психику даже видавшего виды человека, глумился сейчас над стариками, женщинами и детьми, чувствуя свою безнаказанность; кто-то из них, взрослых, потом утверждал, что видел лицо пилота-фашиста, перекошенное злобой.
Сделав крутой разворот, он прошил свинцовой очередью участок луга, где распластались люди. «Так-так-так...», - всплеснулись фонтанчики сухой земли, пронзенной пулями крупнокалиберного пулемета. Второй раз выйти «на цель» фашисту не пришлось: из-за всхолмленного горизонта вынырнула пара советских «ястребков», зажала «раму» с двух сторон, расстреляла ее в упор; и стервятник, объятый шлейфом дыма, рухнул неподалеку от деревни. Воцарившуюся на лугу тишину вдруг нарушил истошный женский крик:
- Олю Митякову убили!
Женщины, нервы которых были на пределе столько минут, дали волю слезам и причитаниям. А она, девчушка лет десяти, так и продолжала обнимать луговину, и та впитывала каплю за каплей кровь, сочившуюся из-под кофтенки, разорванной вместе с тельцем, еще не набравшем взрослой силы. Девочку осторожно перевернули на спину; резче обострились черты ее лица, исхудавшего за два года оккупации; закрылись навсегда васильковые глаза, еще недавно такие смешливые, открытые жизни и ждавшие от нее продолжения детства, света и деревенской тишины.
Пасынки Евдокии стояли тут же и беззвучно плакали. И пятилетний малыш навсегда запомнил эту страшную картину, хотя избирательный детский разум вычеркнет из памяти десятки других, менее потрясающих эпизодов. Оказалось, что легко ранена и родная дочка Евдокии: пуля, к счастью, только задела мягкую ткань ноги выше колена. Мать оторвала кусок пеленки, кто-то из старух приложил свежие листы подорожника, обмытые остатками травяного чая, прошептал заговор, останавливающий кровь...
На недалекой высоте гремел бой, перешедший потом в рукопашную. Засмердили два танка со свастикой, расстрелянных из наших легких пушек, установленных на прямую наводку, отчетливо доносились пулеметные очереди. Небо молчало. Да и как бомбить те или иные позиции, коль вплотную сошлись две разъяренные силы: одна - чтоб удержаться здесь еще на какое-то время, хотя судьба и ее, и всей германской бронированной армады была уже предрешена, вторая - чтоб сбросить противника с высоты, прижать его к южному оврагу, непреодолимому для танков и орудий, и там уничтожить прицельным огнем.
А в двух километрах уставшие, потрепанные бедой люди снова двинулись к северному оврагу, интуитивно связывая с ним свою безопасность; кто-то из еще не обессилевших женщин подхватил на руки хромавшую и хныкавшую дочку Евдокии, сердобольная старуха угостила ржаным сухарем малыша, который еле семенил ножонками; его иссохшие и растресканныедо крови губешки, горькая отрешенность во взгляде от всего, что происходило вокруг, показывали: жизнь в этом худеньком тельце - на пределе человеческих возможностей. И вот он, овраг. Изможденные люди еще осилили по его дну метров двести, где склоны покруче и гуще кустарник, валились от усталости в его тени, припадали воспаленными ртами к родниковой ленте ручья. Евдокия уложила на густую осоку детей, и те сразу же крепко уснули, а сама в полудреме прислонилась к упругим ветвям кустарника да так и застыла часа на два со своими материнскими думами. «Слава Богу, эти все живы! А где же тот сынишка? Сумеют ли бабушка и тетки уберечься с ним в эти страшные дни? Родное село - лесное; наверно, где-нибудь в чаще прячутся...Скоро ли придет конец этим мучениям?!».
...День клонился к вечеру. С берега оврага даже самые зоркие не могли увидеть, что же происходит в этот час на высоте. Ветер доносил оттуда одиночные разрывы мин и хлопки гранат; все еще чадила подбитая техника, и смрад от нее, как клочья грязного тумана, сползал в сторону деревни. Кто там, в ее хатах? Немцы или свои? Все лм останется целым после той огненно-свинцовой волны, что катится сейчас в такой опасной близости? Ни одна из хат не сгорела, иначе увидели бы столб огня и дыма; только звено бомбардировщиков врага, посланное без прикрытия на бомбежку предполагаемых новых позиций наступавших, не успело сбросить в заданном квадрате смертоносный груз - наперехват из легких облаков вынырнули краснозвездные «ястребки» - повернуло обратно, бесцельно освобождаясь от тяжелых «чушек». Одна из них разорвалась метрах в ста от хаты Евдокии. Из рам выскочили последние стекла, слетели двери, упали дощатые перегородки, оголился край соломенной крыши. Еще сильней пострадала соседняя хата, оказавшаяся ближе к эпицентру взрыва: ударная волна оставила от нее только жалкий остов, все остальное рухнуло в одно мгновение, похоронив в развалинах деда, не пожелавшего уходить со всеми в этот трагический для него день.
Об этом спасавшиеся в овраге узнают двумя часами позже, когда вернутся в предвечернюю деревню. А пока они томились от неизвестности, успокаивали капризничавших детей, невольно прикидывали, как здесь они проведут тревожную ночь. Успокоил всех один из вездесущих стариков, нюхавший порох еще в Первую мировую войну, - он ползком и на четвереньках пробрался в деревню, оценил обстановку и оттуда бежал чуть ли не вприпрыжку, на краю оврага закричал что было мочи:
- Бабы, наши отогнали фрицев от деревни и продолжают наступление!
Первыми вскочили на гребень оврага дети, истомившиеся без движения. И откуда только взялась резвость у стариков: они, хватаясь руками за траву и помогая друг другу, вскарабкивадись вверх по склону, посветлели лицами. Женщины-одиночки пособили подняться Евдокии с ребенком. Шли к деревне торопливо, чтобы засветло оглядеться, приготовить что Бог пошлет на ужин. Евдокия убрала с пола осколки стекла, наспех залатала старой мешковиной зиявшие страшной пустотой окна, навесила со старшим пасынком входную дверь, разделила на всех детей краюху еще утром припрятанного хлеба, из кадки, стоявшей под полом, достала огурцов. Сама к еде не притронулась. Скрестя на груди руки и прикрыв глаза, так и застыла на лавке с тяжелой думой: как жить-то теперь?..
Фронт уходил все дальше на запад. Осмелевшие жители деревни хлынули на высоту, где гремел тот памятный для них бой. От увиденного содрогнулись даже самые крепкие: группами и в одиночку, навзничь и уткнувшись лицом в опаленную землю, с рваными осколочками и невидимыми через френчи колотыми ранами лежали трупы немцев; тут и там - «шмайссеры», винтовки с примкнутыми штыками, неиспользованные мины и гранаты, предметы солдатского быта, поодаль - орудия с развороченными лафетами. Похоронная команда уже успела убрать отсюда тела погибших наших солдат, чтобы предать их земле. Годы спустя перезахоронят их в братскую могилу, а еще позже поднимется над ней серебристый обелиск с длинным перечнем павших за освобождение малой частицы великой Родины, и откроет этот счет Герой Советского Союза Петр Татаркин.
Не мародерство, а крайняя нужда заставила людей деревни собирать после боя всё, что может сгодиться для выживания: одежду, обувь, плащ-палатки, вещмешки, шелковые мешочки из-под артиллерийского пороха... Все это будет потом, с наступлением зим, перелицовано, подогнано по размерам худосочной детворы и подростков, да и взрослые еще вон как долго будут «щеголять» в трофейных нарядах. Сшили и малышу пальтецо из грубошерстного солдатского сукна, и он ходил в нем в школу, пока не перешел на «гражданские» фуфайки-обноски.

Сергеев Макар Григорьевич:

Родился в селе Белая Глина 30 января 1925 года. Когда немцы зашли в село ему было 17,5 лет. 1 августа 1942 года фашисты оккупировали Белую Глину. Макар Григорьевич помнит, как бомбили железнодорожную станцию, угоняли скот, как прятали молодых девушек от глаз фашистов, как копали траншеи во дворах, чтобы прятаться от авиации.

-Помню, хорошо все помню, - говорит Макар Григорьевич. - Утром 22 июня 1941 года передали по радио, что началась война. Работа в этот день остановилась. Боль и слезы, страх – вот что испытывали.
На фронт меня взяли уже после оккупации нашего села, 15 февраля 1943 года 18-летним пацаном.Сразу попал в пулеметную школу в совхоз им. Горького, что около г. Кропоткина. Помню, как бомбили этот город немецкие самолеты. Вместе со мной учиться на пулеметчиков попало целое отделение белоглинцев.
По-настоящему воевать я стал здесь в Краснодарском крае в ст. Северской в 30-й Чингарской армии Северо-Кавказского военного округа. Служил во взводе конной разведки под командованием командира отделения Есина Павла. Передвигались пешком, через горы в сторону г. Нороссийска.
Одним из знаменательных событий для меня стала операция прорыва Голубой линии. Очень хорошо помню этот день 23 мая 1943 года. Было много пролито крови, много раненых и убитых... очень страшно! Я участвовал в разведке боем, нужно было достать языка. Здесь я был ранен в руку и плечо осколком. Лечился в госпитале, кстати, в Белоглинском эвакогоспитале, который располагался в школе №9 (теперь СОШ № 12).
А после Победы был такой случай. Мы еще полгода служили в Германии. Фашисты мелкими кучками где-то прятались и старались выстрелить нам «в спину». Как-то шла колонна наших солдат по улице, а я ехал на последней повозке. Повозка двигалась медленно, и я пошел вперед, а на мое место сел помощник командира. Вдруг раздался взрыв! Снаряд попал в ту часть телеги, где я только что сидел. Извозчик остался жив, а помощник командира, к сожалению, погиб. Вот тогда я понял, что такое судьба.
Я очень горжусь тем, что защищал свой народ от немецких захватчиков и награды мне достались, как и многим другим, не просто. У меня имеются медали «За Отвагу», орден Отечественной войны II степени, медаль «За боевые заслуги», юбилейные. Закончил войну в звании сержанта в должности командира отделения.

Татьяна Михайловна Бухановская:

Бухановская Татьяна Михайловна родилась 12 ноября 1921 г. в Краснодарском крае, Выселковском районе в ст. Березанской. С 1992 года проживает в селе Белая Глина.

- В начале 1942 г. я получила повестку. Прошла двухмесячное обучение в г. Краснодаре на курсах почтовых работников и была направлена в 302-ю пехотную стрелковую дивизию на полевую почтовую станцию, которая находилась в Котельниково Ростовской области.
Начала службу в действующей армии в должности заместителя начальника почты и заведующей страховым отделом. После наступления немцев, дивизии пришлось отступать по Калмыцким степям до Волги. В августе 1942 г. наши войска стали насмерть за оборону Сталинграда. Бои в Сталинграде были очень жестокие.
Вместе со всеми переживала ужасы сталинградской битвы, получила ранение. В любое время дня и ночи приходилось доставлять долгожданные письма. Ведь их с таким нетерпением ждали солдаты.
302-я пехотная стрелковая дивизия пошла в наступление в январе 1943 г. Службу в этой дивизии я окончила в 1944 г. после освобождения Крыма. А дальше была направлена в Москву, на курсы офицерского состава в главное управление связи Красной армии (ГУСКА), после которыхмнеприсвоили звание младший лейтенант административной службы.
Дальнейшую службу продолжила на северном флоте на Кольском полуострове на базе Иоконьга в той же должности.
Демобилизовали меня в феврале 1946 г. Четыре года я находилась в действующей армии.
Имею награды: медаль «За оборону Сталинграда», медаль Жукова «За победу над Германией», орден Отечественной войны и много юбилейных медалей.

Анна Васильевна Михайленко:

Родилась Анна Васильевна в 1922 г. в селе Белая Глина, училась в школе № 9. В 1940 г. окончила школу, хотела поступить в педучилище, но набор был закончен и Аня пошла работать в колхоз весовщиком.

- Началась война. Я сдала экзамены в пединститут. По рекомендации райкома комсомола меня поставили работать заведующей архивным отделом в НКВД. А немцы уже оккупировали Таганрог. После гибели отца я с двумя подругами пошла в военкомат и попросилась на фронт. Нам отказали и в первый и во второй раз, а на третий, убедившись, что наше решение окончательное, военкомат выдал повестки. Так случилось, что в этот же день пришел вызов из института на учебу. Однако, решение идти на фронт уже было принято. Из Белой Глины на сборный пункт в Краснодар прибыло 28 девушек. После медицинской комиссии нас распределили по воинским частям Северо-Кавказского фронта. Я попала в зенитный полк, где осваивала профессию зенитчицы, а потом была направлена в 7-ю батарею 3-го дивизиона. Моей задачей стала защита нашего неба от фашистских самолетов.
Самым памятным для меня осталось боевое крещение. В тихую августовскую ночь послышался гул вражеского самолета. Он шел на наши позиции. Командир огневого взвода дал команду: «Не пропустить самолет дальше, сбить во что бы то ни стало!» По самолету началась стрельба из орудий. Вскоре за ним появилась огненная змейка, а потом он запылал факелом и рухнул не далеко от позиции зенитчиков. Подбежавшие к нему девчонки-зенитчицы увидели, что это «Юнкерс-87».
Тогда мы впервые увидели врага. Оставшегося в живых немецкого летчика отправили в штаб, где установили, что им были сфотографированы наши промышленные и военные объекты. Вот так началась моя служба в зенитном полку. Вместе со всеми освоила стрельбу из автомата и пулемета, научилась готовить и бросать бутылки с зажигательной смесью и многим другим военным премудростям. Чего только не пришлось за войну нам повидать.
У меня есть боевые награды - медали «За оборону Кавказа» и «За Победу над Германией».

Любченко Михаил Степанович:

Михаил Степанович родился 6 ноября 1925 г. в ст. Плоской Краснодарского края, в казачьей семье. Когда началась война, ему не было и шестнадцати, а через год фронт.

- Ушел я на фронт добровольцем. Начал войну в 271-й дивизии 865 стрелкового полка. Попал на передовую. И сразу в бой! Это было в январе 1943 г. В первом же бою потерял многих своих друзей. Но сам остался живой... И таких боев было много, не сосчитать. В 1944 г. был ранен. Подлечился в медсанбате и снова на передовую.
В одном бою, когда я служил в роте связи, получил задание восстановить оборванную связь с командным пунктом и установить точку в бывшем вражеском блиндаже. Вслед за наступающей артиллерией заскочил в немецкий окоп, добрался до блиндажа, ворвался в него, а там огромного роста немец. Он схватил меня за горло, повалил на пол, стал душить. В такой ситуации ни автоматом не воспользуешься, ни гранатой. Помните у Твардовского, «только б нож и мог помочь...» И он помог! Немец зревел и смолк. Если бы я не сообразил вовремя, значит, он бы меня... До сих пор помню.
Мы были правы, мы защищали свою землю, потому и победили.
В мае 45-го прогремели последние залпы, но для меня военная служба закончилась только в 1949 году.
Вернулся домой на Кубань. Моя семья к этому времени переехала в Белоглинский Зерносовхоз. Работал механизатором. Вскоре познакомился со своей будущей женой Марией Григорьевной. И прожили мы с нею всю жизнь, вырастили двух дочерей – Людмилу и Любовь, двух внуков.

Текст подготовила Н.Е. Калинина - заведующая методическим отделом МЦРБ